Обсуждение:Соколова (Маслова), Мария Александровна

Лондон

l’m not Russian, I am Soviet — так с вызовом я отвечала в начале 70-х годов в Лондоне, когда восторженные англичане меня спрашивали: «Так ты русская?!»

КОМАНДИРОВКА

23 марта 1971 года, в первый день весенних школьных каникул (это было условием отца — улетать только после окончания четверти и на день раньше), я вместе с родителями Масловым Александром Степановичем и Масловой Галиной Евгеньевной после бурных проводов, на которые, как мне казалось, собралось половина Москвы и ближайшего Подмосковья, отбывали в Лондон по месту командировки отца. Это была двухгодичная заграничная командировка, которая в те годы называлась долгосрочной, часто она продлевалась на 1-2 года, на что, конечно же, все очень надеялись, на должность одного из директоров Московского Народного банка.

Вылетали мы из «старого» Шереметьева, единственного аэропорта в Советском Союзе с рейсами заграницу. Летели мы в разных салонах — отец в бизнес классе, ему полагалось по должности, а мы с мамой в экономическом. Первое впечатление при подлёте к вечернему Лондону — это плавно шевелящееся море огней! Потом — мягкий желтовато-тёплый свет фонарей на улицах Лондона и, наконец, вкус свежего огурца и Кока-Колы.

Из аэропорта нас привезли в дом, где проживали зампред Правления банка Воронин Альберт с женой Мирой Ворониной и семья одного из директоров, Петровы Анатолий и Антонина По традиции в этом доме всегда накрывали стол, когда приезжала новая семья, знакомились, расспрашивали про Россию, рассказывали, что и как в Англии, распределяли, кто и куда повезёт новичков знакомить с городом. Именно здесь были огурцы с Кока-Колой и какие-то ещё чудесные заграничные вкусности, которые я не запомнила. Приезжие же по традиции привозили чёрный хлеб и докторскую колбасу.

Банковские или, как было принято называть, банковская колония размещалась в те годы в районе Highgate на севере Лондона, рядом с Торгпредством, в том же районе были раскиданы представительства советских внешнеторговых объединений. В начале 70-х годов у Моснарбанка было 6 домов. В самом большом и красивом, на 1, Makepiece Avenue, жил Председатель Правления Моснарбанка, в тот момент это был Николай Васильевич Никиткин, где они жили вдвоём с женой, Ниной Фёдоровной. Этот дом считался представительским, где на советские праздники собирались все работники банка, там же принимали иностранных гостей. Дом был окружён великолепным трёхуровневый садом, с многочисленными кустами роз, фруктовыми деревьями, «родендронами» и цветочными клумбами. Два раза в неделю за садом приходил ухаживать садовник, поэтому он был всегда в полном порядке.

Четыре дома стояли отдельно от всех остальных и располагались в совершенно чудесном месте на Robin Grove, улица эта была как-бы утоплена в глубину и от основной дороги её разделяли высокие густые деревья. Все дома были 2-х этажные, и в них, как правило, жили по две семьи — одна на 1-ом, другая на 2-м этажах. На первые этажи также подселяли практикантов, приезжавших на стажировку в банк. В 1-ом доме, как я уже писала жили Воронины и Петровы. В остальных домах жили все остальные директора — Рыжковы Вячеслав и Наташа, Туркадзе Анатолий и Антонина, Лапушкины Олег и Юля, Гостевы Эдуард и Люба, Хштояны Абик и Рита. Отец как раз приехал на смену Рыжкову Вячеславу, который направлялся на работу в отделение Моснарбанка в Сингапуре на должность Председателя.

Ещё один дом стоял на Holly Lodge, где нас сначала и разместили на 2-ом этаже. После нашей, казавшейся когда-то большой и просторной комнаты в коммуналке, дом казался волшебным — гостиная, две спальни, кухня, два туалета (отдельных!), ванная, везде мягкое ковровое покрытие, чудесный садик с беседкой. Мы все втроём сели на пол около большой кровати и восхищенно смотрели по сторонам.

На 1-ом этаже нашего дома жили тогда два практиканта — Владислав Антипов, а имя второго, к сожалению, не помню. Как правило, практикантов без семей присылали на 6 месяцев. Понятно, что они пытались экономить на всем, чтобы побольше привезти подарков родным. Питались, как правило, консервами — готовить не было времени, да и не все умели. Консервы покупали в основном собачьи или кошачьи, которые стоили не так дорого. Мама старалась их всегда чем-нибудь вкусным и домашним угостить, приглашала на обед на выходных или на ужины, когда отец был в командировках. Как-то она спустилась к ним вниз и увидела открытую полупустую банку кошачьего корма: «Ребят, как вы можете есть эту гадость?» «Галина Евгеньевна, а вы попробуйте» Мама попробовала и на удивление ей очень понравилось: «Слушайте, а ничего. Прямо как наша тушенка!»

Когда у нас собирался народ, ребята обычно быстрее всех уходили к себе вниз и засыпали на ковре. Взрослые посылали нас детей проведать и посмотреть, все ли нормально. Мы хватали что-нибудь вкусненькое со стола и бежали вниз, там мы играли в игру: «угадай-ка». Ребята закрывали глаза, а мы им давали то, что схватили, они должны были угадать, что это было. Думаю, игра им нравилась не меньше, чем нам.

На смену нашим практикантам приехала семья Вахромкиных — Виктор с Аллой и их маленькая дочка Иришка. Срок практики с семьей уже был год. Мама с Аллой быстро нашли общий язык, вместе ходили по магазинам, готовили, общались, иногда мама перехватывала Иришку и отпускала Аллу за продуктами.

Родители мои были очень гостеприимными, мама всегда много и вкусно готовила, отец был очень музыкальным, пел, играл на пианино, аккордеоне и гитаре, поэтому у нас очень часто все собирались на банковские посиделки. Слава Рыжков тоже прекрасно играл на клавишных, ну а пели почти все.

Раз в год проходило общее годовое собрание Моснарбанка, на которое съезжались начальники Внешторгбанка СССР из Москвы во главе с Ю. А. Ивановым, главы отделений Банка из других стран. После официальных мероприятий в более тесном кругу собирались у кого-то дома и продолжали отмечать результаты работы за год. В этот раз все собрались у нас на Holly Lodge, приехал и Слава Рыжков из Сингапура. Алла помогала маме готовить и накрывать на стол, все выпили, закусили, начались песни. Алла не плохо пела и произвела впечатление на расслабленных мужчин. От внимания взрослых и важных начальников раскраснелась, ещё больше похорошела.

Дело уже подходило совсем к вечеру, когда Слава Рыжков предложил всем махнуть в паб Карла Маркса: «Так, ребят, я не был год в Лондоне, успел соскучиться. Предлагаю всем выпить по кружке пива в нашем любимом пабе, вспомнить былые времена». Идея была с энтузиазмом подхвачена, все засобирались, стали приглашать с собой и Аллу. «Я не смогу, у меня Иришка, её надо укладывать спать» — с небольшим сожалением говорила раскрасневшаяся Алла. «А для чего муж? Ничего, может один раз посидеть, с ребёнком. Вить, согласен отпустить жену?» — спрашивал разгоряченный народ. У Виктора не было особенного выбора и ему было лестно повышенное внимание к своей симпатичной жене.

Все уехали, мы с мамой остались, убрались и сели смотреть телевизор. Внизу было тихо и мы решили, что Иришка заснула, а Витя сидит её караулит. Заглядывать не стали, боялись разбудить. Вскоре все вернулись веселые и радостные и застали следующую картину. В спальне ребят Виктор, свернувшись калачиком, сладко спал на полу. Иришка пребывала в отличном настроении, а в комнате царил хаос. Весь пол был завален коричневой пленкой от музыкальных бобин, она усердно размотала всю Витину музыкальную коллекцию, а в промежутках яркими красно-розовыми пятнами блестела вся Аллина коллекция лаков для ногтей — Иришка открывала пузырьки и наблюдала, как из них вытекает что-то яркое и красивое. Так закончилась в этот раз наша веселая вечеринка!

РУССКИЕ ШПИОНЫ

В 1972 году из Торгпредства сбежал сотрудник КГБ Олег Лялин. Причина была банальной — он влюбился в чужую жену, она в него. Когда связь стала явной, разразился скандал, обеим парам грозила высылка и потеря надежды когда-либо попасть заграницу. Попробовавши раз бытовые завоеваниям капитализма, непросто осознать, что это будет утеряно безвозвратно. Предчувствуя скорую развязку, Лялин в будний день вышел с территории Торгпредства и больше не вернулся. Разменной монетой стал список сотрудников КГБ, работавших под прикрытием в Посольстве, Торгпредстве, Консульстве, внешнеторговых объединениях. Всего список включал более 100 фамилий. В этом списке не оказалось только никого из сотрудников Банка — либо таковых не было, либо они ему были неизвестны.

Лондон трясло со страшной силой, журналисты атаковывали все адреса, где можно было взять у русских и англичан, работавших с русскими, интервью, чтобы узнать какие-либо подробности. Мы все сидели по домам и никому не открывали двери; англичане, работавшие в банке, захлопывали двери перед журналистами. Надо сказать, что они были приятно удивлены отсутствием в банке сотрудников КГБ и это придавало им уверенность в некотором агрессивном отношении к прессе. Единственная заметка с Robin Grove была связана с Эдиком Гостевым. Он приболел и остался дома, когда в дверь позвонили журналисты. Спустившись в коридор, он открыл дверь и вежливо попросил его и его семью не беспокоить. На следующей день появилась статья, содержащая несколько строк об этой «содержательной» встрече. Но его до глубины души расстроило, что было написано: «вышел мужчина средних лет (middle-age man)». Возраст всех директоров на тот период не превышал 35 лет. На всех последующих банковских посиделках все советовали подать в суд на журналистов за нанесение морального ущерба!

Так получилось, что и я попала в новостной сюжет BBC. При советском посольстве была ШКОЛА, которая располагалась в центре Лондона. Детей, которые жили с родителями при Торгпредстве и близлежащих объединениях, забирал школьный автобус, который отъезжал с территории Торгпредства. Я в пионерской форме и галстуке, как обычно, спускалась с Holly Lodge в сторону Торгпредства к автобусу, именно этот момент, с моим непроницаемым взглядом на вытянутом лице, был запечатлен на пленку в рубрике: «дети советских шпионов идут в школу».

За нашим школьным автобусом ехала машина полная журналистов и камер вплоть до самого конца. Чувство преследования было новым и неприятным.

В Торгпредстве объявили общее собрание для всей советской колонии, где была организована лекция о том, как правильно себя вести в этих условиях. Выходить в город было, действительно, страшно, не понятно было, какая будет реакция, если поймут, что ты русский. Особенный упор в лекции делали на возможные провокации, и мы все их жутко боялись. После таких лекций людям везде мерещились провокации, даже там, где их не было и в помине. Было много и смешных недоразумений.

Одно произошло с Анатолием Петровым, который потом рассказывал его с юмором. (Пересказываю его интерпретацию близкую к тесту). По субботам многие наши ездили на рынок, самый часто посещаемый был Angel, где покупали продукты на неделю, потому что там они были гораздо дешевле, чем в магазинах, особенно в маленьких частных магазинчиках «нижнего пятака». Там же было много лавок, также не очень дорогих. Анатолий, проходя мимо одной из них, увидел пару ботинок, которые ему понравились, зашёл, померил, спросил, сколько стоят. Стоили они 7 фунтов. Как принято на рынке Анатолий решил поторговаться, сказал, что у него только 5 фунтов, вынул из кошелька и показал 5-фунтовую купюру. Договориться не удалось, он убрал купюру в задний карман и с чувством радости сэкономленных денег вышел из магазина. Не успел он сделать несколько шагов, как услышал, что кто-то его окликает, он обернулся и увидел бегущего к нему человека с вытянутой рукой, кричавшего: «Сэр, Вы кажется обронили 5 фунтов!». Увидев англичанина, бегущего к нему с деньгами, сразу вспомнились лекции по провокациям, и Анатолий так рванул от него, что тот не смог бы его догнать, даже будучи олимпийским чемпионом по бегу. Добежав до машины, Анатолий сунул руку в задний карман: «Точно, уронил, моя пятерка! Вот дурак!». Потом сетовал, что лучше бы ботинки купил.

Другой случай произошёл с Абиком Хштояном. Он был единственным из директоров, кто никак не мог сдать на права. Сдавал несколько раз и, кажется, на 5 или 6 раз, наконец, удалось сдать. Понятно, что это событие бурно отмечалось. Под конец так разошлись, что Абик пригласил желающих прокатиться на «верхний пятак» в бар Карла Маркса (такое название он получил у русских за то, что тот его частенько посещал). По закону подлости его остановила полиция — в день получения прав! Их скорее всего отобрали бы, но выяснив, что это русские, работающие в банке, где не оказалось шпионов, пожурили, наложили штраф и предупредили, что за рулем можно выпить пинту пива, либо бокал вина, но не больше. Сколько было выпито за полученные права никто не считал, но думаю чуть больше, чем один бокал.

За сотрудниками, которые попали в список Лялина прислали целый специальный пароход, провожать пришли практически все русские, которые в тот день находились в Лондоне. Проводы были с легким чувством сожаления, но совсем не грустными. Думаю, что отъезжающие рассчитывали на хорошие позиции по возвращению домой.

ШКОЛЫ

Школа при Посольстве официально работала только как начальная с 1 по 4 классы, то есть расходы осуществлялись за счёт государственного бюджета, профессиональные учителя были прикомандированы из Советского Союза. Но, в связи с тем, что сын посла М. Н. Смирновского учился в год нашего приезда в 6 классе, в школе на добровольно-общественных началах была создана семилетка. Учителями были жены сотрудников советской колонии.

В классе было не более 12 учеников, помимо русских в школе учились ещё чехи и монголы. После известных чешский событий им было запрещено посещать английские школы (дети сотрудников из других стран соцлагеря учились в английских школах) и те, родители, которые не захотели отправлять своих детей домой, пришли учиться в посольскую школу СССР. Чехи держались особняком, выделялись по одежде и поведению, галстуки снимали сразу же как выходили из школы, но в целом агрессии мы не чувствовали. Думаю, они были рады, что их оставили в Лондоне, хоть и в советской школе.

Я подружилась с чудесной девочкой Бригиттой, родом она была из Братиславы. Её отец Милан был представителем чешского банка в Лондоне, и мы часто встречались семьями. родители наши очень сдружились и часто встречались. Мы приезжали друг к другу на выходные и подолгу болтали о своём о девичьем. Бригитта была фанатом Mark Bollan солиста очень популярной в те годы рок-группы T-Rex. Её комната была завешена его портретами и мы, сидя на полу, думали, каким образом можно было бы с ним познакомиться. Случай представился, когда родители подарили нам билеты на концерт группы, который проходил в концертном зале в Лондоне. Места были стоячие в партере. Мы отчаянно подпрыгивали вместе с толпой поклонниц, пытаясь обратить внимание солиста на себя, но безрезультатно. Навсегда осталось чувство обезумевшей толпы, криков, хаоса, слез, громких признаний в любви.

Монголы все были очень добродушными и хорошими ребятами. Самыми яркими были два брата — Тунак, учился в 7 -ом, самом старшем классе, и Мандах, ученик 3 класса. В Тунака были влюблена многие девчонки, он был высокий, спортивный, веселый, душа компании. А с Мандахом произошёл курьезный случай. Ребят из 3 класса принимали в пионеры, церемония это всегда проходила в доме, в котором жил В. И. Ленин во время своей эмиграции в Лондоне. Как правило, присутствовали все старшеклассники, мы должны были в торжественной обстановке повязывать галстуки принимаемым в пионеры ребятам. Церемонию и торжественную речь предоставляли кому-то из ответственных работников Посольства. В этот раз на церемонии должна была присутствовать какая-то важная делегация из Москвы, у них это мероприятие, видимо, было в официальной программе. Когда сотрудник Посольства стал представлять будущих пионеров после пафосной речи об интернациональности и дружбе в нашей посольской школе, то с особым почтением он произнёс: «А, это Манда, из Монгольской народной республики!». Мы, все старшеклассники, прыснули от смеха, солидные люди из делегации переглянулись, но от улыбок удержались.

Школа заканчивалась в конце мая, а английские школы ещё работали в июне -начале июля. Отец решил, чтобы не терять время даром отправить меня на 1,5 месяца в близлежащую школу, находящуюся на Archway, примерно в 20-25 минутах ходьбы от нашего дома. Поручение он дал знаменитой Maureen Mills, бессменному секретарю Председателей Правления Моснарбанка, легендарной обаятельной женщине, сыгравшей немаловажную роль в истории банка. Вместе с ней мы и отправились на первую встречу в школу.

Это была обычная государственная школа, советских учеников там никогда не было и поэтому сам факт, что у них будет учиться девочка из советской России вызывал живой интерес. Нас принимала директриса Ms Bird, высокая крупная женщина с короткой стрижкой, лет 40. Когда она поздоровалась и представилась как мисс, я, памятуя уроки английского в Москве, где нас учили, что мисс — это для молодых и незамужних, а для женщин возраста директрисы уже должно быть миссис, с детской простотой и наивностью удивилась. Ситуацию, как всегда, ловко исправила Maureen, объяснив мне, что в Англии принято ко всем учителям обращаться как мистер или мисс, независимо от их возраста.

Меня определили в класс, где учились ребята всех мастей. Зажиточные англичане старались отправлять своих детей в частные школы, в частности и потому, что в государственных учились в основном дети эмигрантов. Правила поведения в школе кардинально отличались от наших советских. Учителей зачастую называли по имени, могли хлопнуть по плечу, на уроке раскачивались на стульях, могли положить ноги на стол, демонстративно жевали жвачку; о том, чтобы встать, когда учитель входил в класс, не было и речи.

Одним из самых сильных впечатлений стало поведение чернокожих ребят, особенно девочек, и их взаимоотношения с англичанами. Воспитанные на «Хижине дяди Тома», мы в СССР знали, как линчуют, обижают и унижают негров белые. В Англии слово «негр», как оказалось, очень обидное и даже ругательное, толерантно было называть просто «чёрный». Это я выучила сразу. Когда на перемене я пошла в женский туалет, то увидела вот такую картину: крупные яркие чернокожие девочки в супермини-юбках, нарочито накрашенные стояли на толчках и под музыку танцевали и кричали какие-то рок-песни. Англичанки, прижавшись к стенке в серых юбочках ниже колен и кофточках с белыми воротничками стояли и терпеливо ждали, когда освободятся кабинки. Та же картина была и на школьной уличной площадке, где в середине бегали, орали, задирали друг друга чернокожие ребят, а англичане смиренно стояли вдоль стенки и молчаливо за этим наблюдали.

Через два года в 1973 году Смирновский возвращался домой и семилетку закрыли, осталась только начальная школа. Я перешла в этот год в 7 класс и должна была бы тоже возвращаться в Москву в спец интернат для детей, чьи родители пребывали в долгосрочных заграничных командировках. Многие дети советских сотрудников жили в этом интернате, но репутация у него была не очень хорошей, им трудно было справляться с искушениями, щедро получаемыми от своих родителей. Одним из примеров был старший сын Ворониных, Мира Воронина одна из многих не советовала родителям меня туда отправлять. На семейном совете было принято решение, что я останусь в Лондоне с родителями. Русский язык и математику мне помогали делать оставшиеся в Лондоне учителя, а все остальные предметы я должна была изучать самостоятельно.

В дополнение отец решил устроить меня на курсы английского языка для иностранцев. Это были курсы для совершеннолетних и 13-летнюю девочку устроить в стране, где как нигде почитающей законы, было не так просто. На помощь опять пришла Maureen, ей удалось упросить директора курсов, объяснив нестандартную ситуацию, и меня приняли.

Курсы располагались на «верхнем пятаке» в типичном английском доме, ходила я туда пешком и всегда боялась встретить кого-нибудь из русских, подсознательно понимая, что это может навредить отцу. Одним из правил поведения заграницей стало правило — не ходить в город по одному, которое ввели после побега Лялина.

На курсах учились студенты всех возрастов практически из всех европейских стран, во время занятий можно было пить кофе из большой белой кружки с печеньем, все учителя были очень милы и демократичны. Моя национальность вызывала большой интерес у всех и, конечно же, мне задавали разные вопросы, в том числе и традиционные для русских, наподобие: «Правда, что по Красной площади ходят медведи?».

Однажды кто-то даже спросил меня в шутку, пью ли я водку и много ли. Мне этот вопрос показался настолько обидным, что я, еле добежав до дома, разразилась в истерике со слезами. Мама все увидела и мне не удалось скрыть происшедшее. Любимая Maureen опять позвонила директору и, рассказав о происшедшем, попросила в дальнейшем помочь предотвратить такого рода вопросы. Все улеглось, и я продолжала с удовольствием бегать на курсы с гордостью осознавая себя частью взрослой команды.

УРОКИ АНГЛИЙСКОГО ЯЗЫКА И «ВОЙНА И МИР»

К женам советских банкиров приходила два раза в неделю Пруденс (Prudence), учительница английского языка. В первый раз, когда Пруденс к нам пришла, мама позвала меня: «Переводи!» «Милая моя Пруденс», — сказала мама, — учиться я не буду." У Пруденс округлились глаза, и она насторожилась от этого категоричного заявления. «Ты будешь все равно приходить и заниматься с Машей, но это останется между нами. Учиться я никогда особенно не любила, а теперь уж и не тот возраст, и голова плохо работает». Маме тогда было 45 лет.

В этот первый день я не была готова, было много уроков, и Пруденс с мамой остались на кухне — пили кофе, покуривали и болтали! Изредка меня вызывала мама, когда понимали, что произошел стопор и надо было немного помочь перевести, чтобы они могли продолжать беседу. Беседа происходила с помощью всевозможных средств — жестов, рисунков, цифры писали на бумаге, что-то изображали мимикой. В результате этой экзотической беседы оказалось, что мама узнала о жизни Пруденс больше, чем кто-либо до этого. На очередной общей встрече, когда мама об этом рассказывала, все удивлялись, как ей это удалось: «Усердно учусь», — говорила мама.

Нина Федоровна периодически устраивала традиционные чаи для женского коллектива в Председательском доме, где все обменивались новостями, делились интересными фактами, говорили о проблемах. Нина Федоровна, чувствуя, что прогресса с языком у мамы никак не прибавлялось, периодически её спрашивала: «Галина Евгеньевна, как Ваши успехи?» «Нина Федоровна, идут, но не так быстро, уже и возраст, и голова не так работает. Вот выучила потейтус (potatus), хау мач (how much?)» «Обязательно учите, не бросайте» — как бы догадываясь о реальной ситуации, говорила Нина Федоровна. «Учу, конечно, учу, Нина Федоровна», — неизменно отвечала мама.

У мамы была потрясающая способность объяснить многие вещи, не зная языка. Однажды получилось так, что она потеряла водителя, который возил её за продуктами. Подождав его (скорее всего, не в том месте, где он её оставил), она взяла такси и приехала домой. Я с удивлением спросила, как она смогла объяснить, куда ехать, зная, что она не знает ни слова по-английски, ни тем более полного адреса, только Highgate. Именно его она и использовала, показав при этом на голову и произнеся ещё — «Карл Маркс». Как ни удивительно, шофер понял, что это район Highgate, рядом со знаменитым кладбищем, где похоронен Карл Маркс, а потом с помощью жестов «направо» и «налево» они добрались до дома.

С Пруденс мы с мамой очень подружились, ходили с ней и по магазинам, и по выставкам, и по антикварным лавкам. Она жила с мужем на Kentish town, небогатый район, первый по пути от нас в центр Лондона. Муж Дерк (Dirk) был по национальности немцем и, как мы понимали по рассказам Пруденс, довольно суров и неразговорчив. Жили они довольно бедно, зарабатывала в основном Пруденс своими уроками, муж учился и, кажется, тогда не работал. Тем более удивительным было, когда Пруденс нам с большой радостью сообщила, что они с мужем купили машину. Это была подержанная мини стоимостью в 100 фунтов. Даже по тем временам это были очень маленькие деньги. Директора получали тогда примерно по 200 фунтов в месяц, что означало, что машину можно было купить на одну месячную зарплату! Нам, советским людям, представить это было сложно.

Вскоре представился случай увидеть и прокатиться на этой машине. Как-то Пруденс пришла и рассказала, что в одном кинотеатре в Kentish Town идет русский фильм «Война и мир», сразу все 4 серии. Это был известный советский фильм Сергея Бондарчука. Сеанс начинался в 24 часа и шел всю ночь. В стоимость билета входил бутерброд с кофе, прокат одеяла и подушки. Мы выбрали выходной день и Пруденс купила билеты. План был такой — отец нас отвозит в кинотеатр, а утром нас забирает Дерк на их «новой» мини, и мы едем завтракать к ним в гости. Вечером у нас дома собрались мужчины играть в преферанс (Альберт Воронин был одним из самых заядлых игроков), когда мы собрались с мамой, отец нас повез сначала забрать Пруденс, а потом доставил всех к кинотеатру. Резким резонансом смотрелась его шикарная машина в затхлых улочках Kentish Town.

В кинотеатре на этом сеансе были, как мы заметили, в основном не любители русской классики, а те, кому негде было переночевать. Через полчаса зрители, съев свои бутерброды, начали укрываться одеялами и потихоньку засыпать. Надо отдать должное, что мы все втроем досмотрели все 4 серии до конца, не сомкнув глаз.

Сеанс заканчивался где-то в районе 6 утра, мы вышли, Пруденс радостно помахала рукой в сторону, где стоял Дерк около своей машины. Машина была двух-дверной, мы через переднюю дверь залезли на заднее крошечное сидение, плотно прижавшись друг к другу. Пруденс села впереди рядом с мужем и захлопнула дверь, но она не закрылась. После нескольких попыток Дерк вышел из машины, подошел к этой двери и со всей силой недовольного не выспавшегося мужчины так её захлопнул, что вся машина задрожала.

Квартирка Пруденс даже по нашим советским меркам была более, чем скромной. В небольшой темноватой гостиной был как-то грустно накрыт стол с тостами, маслом, джемом и тремя вареными яйцами на четверых. Хозяева убеждали нас, чтобы мы брали яйца, так как они их не очень любят, но к яйцам так никто и не притронулся.

В этот день у Пруденс по расписанию было занятие с мамой, и, когда за нами приехал отец, мы втроем подхватились, попрощались и поблагодарили Дерка и с радостным чувством рванули домой. Дома мама достала банку чёрной икры, привезенную из Москвы, и свежую белую булку. Намазала огромные жирные бутерброды, и мы стали обсуждать фильм. Пруденс влюбилась в Тихонова и говорила только о нём. Как «рояль под кустом» у нас оказался календарь «Совэкспортфильма» с портретом Вячеслава Тихонова, который мы тут же сняли и подарили нашей любимой учительнице.

1 МАЯ И ПАРТСОБРАНИЕ

Это был захватывающий сюжет, «смех сквозь слёзы». Отцу в марте 1973 года продлили на год командировку, а все произошло практически через месяц, 1 мая этого же года. Мама с Ритой Хштоян договорились 1 мая пойти на пикник в близлежащий парк, посидеть, выпить за праздник по бокальчику вина, выкурить по сигаретке и поболтать. Мужья их были в это время в командировке, остальные банковские разъезжались на майские праздники, как правило, ездили в Hastings или Brighton на море, либо на Посольскую дачу на празднование 1 мая. Парк находился недалеко от знаменитого кладбища Highgate, хорошо известного всем русским, здесь был похоронен Карл Маркс, на могиле которого стояла огромная бронзовая голова автора «Капитала». Нередко она подвергалась вандальным налетам антикоммунистов и часто оказывалась с отбитым носом, в том числе, когда нас привели туда в первый раз возложить цветы.

День был чудесный, тёплый, на траве уже можно было сидеть без подстилки. Женщины расположились, выпили по бокальчику, достали из корзинки бутерброды, закурили. В этот момент мимо них проходила небольшая группа мужчин в костюмах, в галстуках, новых только что купленных ботинках. По всему, а главное по напряженным лицам, было понятно, что это наши командировочные идут из Торгпредства на могилу к Карлу Марксу. Посещение кладбища Highgate и его «бронзовой головы» входило в обязательную программу посещений всех приезжавших в Лондон. Мама с Ритой обрадовались своим, не выдержали, стали махать им руками и крикнули: «Эй, мужики! Привет! Идите к нам! Выпьем, закусите по бутерброду. „Голова“ никуда не убежит!» Видимо лекция про провокации была прослушана недавно, потому что на лицах у них сначала появилась недоумение, а потом легкий страх. Не останавливаясь и не говоря ни слова, они ускорили шаги в направлении кладбища. «Ну, и дураки! — между собой решили мама с Ритой, — съели бы хоть по бутерброду, а то ведь, известно, что командировочные всегда голодные» ,- и тут же о них забыли.

Как оказалось, история на этом не закончилась.

В первый рабочий день после командировки отец вернулся с работы, молча прошёл в спальню переодеться, сел ужинать, выпил рюмочку водки, закусил и леденяще-спокойным голосом спросил: «А что там у вас произошло с Ритой Хштоян 1 мая в парке?» Мама даже и не сразу поняла, о чём речь: «Пошли на природу, посидели на траве, выпили по бокалу за трудящихся, в том числе и за вас с Абиком, поболтали и вернулись.» И всё? И всё!

"В банк пришла докладная из Торгпредства о поведении двух русских женщин на территории иностранного государства как несоответствующее моральному облику советского гражданина, порочащее репутацию страны своим вульгарным поведением, ну и так далее в этом духе на двух страницах, — таким же спокойным голосом сообщил отец. "Боже мой, хорошо хоть ещё в шпионаже не обвинили, — парировала уже заметно напрягшись мама.

«Дошуткуешься, — сказал отец и пошёл в гостиную читать газету.

В дверь раздался звонок, я спустилась открыть дверь. На пороге стояла взволнованная Рита „в растрепанных чувствах“ (лучше и не опишешь): „Мать, дома?“ — Рита вихрем ворвалась и также вихрем рванула на второй этаж. На кухне с мамой обменялись быстрыми бессловесными жестами: „Где он?“ / „Пошёл спать“, сели, закурили и Рита с предисловием „Ужас, ужас!“ рассказала нам некоторые подробности. Абак в отличие от отца в процессе громкого скандала сообщил, по крайне мере, больше информации.

Наши командировочные, прослушав накануне лекцию о провокациях („Там шпиенки с крепким телом: ты их в дверь — они в окно!“), направляясь на могилу великого коммуниста Карла Маркса — ответственное и серьёзное мероприятия, были остановлены женскими окриками на русском языке. Две незнакомые русские женщины сидели в парке на траве — выпивали и курили. Увидев мужчин в темных костюмах и галстуках, они стали непристойно зазываться их составить им компанию. Мужчины, естественно, не поддались на эту возмутительную провокацию и прошли мимо. В конце докладной был подведён итог о недостойном поведении советских женщин заграницей, порочащим наши ленинские идеалы.

Это был крах! Рита запричитала, что пойдёт собирать чемоданы, что отъезд со скандалом неизбежен и что все теперь пропало! Мы с мамой тоже не на шутку напряглись и в состоянии нервного напряжения пошли спать.

По четвергам в Торгпредстве проводили партсобрания, и вопрос о разбирательстве докладной в отношении поведения жён Маслова и Хштояна — советских женщин заграницей — был вынесен на ближайший четверг. Время до четверга тянулось мучительно долго, а ещё медленнее тянулись часы и минуты в четверг. Собрания, как правило, назначали на 5 или 6 часов пополудни.

Мы затаившись ждали дома отца, мама приготовила ужин, накрыла стол, закурила сигаретку, и мы молча сидели и смотрели друг на друга — каждый в своих мыслях. Наконец, внизу хлопнула дверь, и отец поднялся наверх. По его беспристрастному лицу понять было ничего невозможно. Отец прошёл в спальню, переоделся и вышел в кухню на ужин. Ну что? — настороженно спросила мама. Рубишь сук, на котором сидишь, — как всегда спокойно ответил отец. Чемоданы собирать? Не знаю, — и отец ушёл смотреть телевизор.

Через некоторое время раздался звонок в дверь, на пороге с бутылкой вина стояла радостная Рита. Чмокнув меня в щёчку, она молниеносно проскочила и вспорхнула на второй этаж. Ну, Галь, у тебя Сашка и молодец! — выдохнула Рита, — Давай, доставай стаканы, выпьем, отметим! Мама достала бокалы, открыли бутылку, разлили Вино, выпили по глотку. Ритка, расскажи, хоть что случилось? А ты, что, ничего не знаешь? Абик был просто сражён его выступлением, сказал, что он всех нас спас. По рассказам Риты речь отца заключалась в следующем: Дорогие, товарищи! Мне представляется, что, находясь заграницей, в условиях непростых, в постоянном напряжении, кто, как не мы должны поддерживать и защищать наших женщин. Наши жёны, не по своей воле, остались в одиночестве на праздник, один из самых любимых праздников всей нашей страны. По традиции они решили сходить на пикник и отметить, как это делает вся страна. Услышав русскую речь, увидели наших русских людей и пригласили их отметить вместе с ними день трудящихся. В чём же мы хотим их обвинить? В том, что по нашей русской традиции они хотели угостить наших же людей по воле случае оказавшихся на чужбине рядом с ними? Запугать всех, чтобы все боялись подойти или обратиться к людям, говорящем на русском языке, даже, если человеку нужна помощь? Мне кажется, я даже уверен, что это неправильный посыл. И, мы должны не осуждать, а, напротив, поддержать наших жён и их жест настоящего русского гостеприимства.

Отец так никогда ничего не рассказал, но вопрос был снят, и мы остались в Лондоне ещё на два года.

Спекуляция» или самый модный наряд в Москве

В Советском Союзе «богатыми» были те, кто работал в торговле и общепите, и те, кто ездил заграницу. Достаток последних отнюдь был не связан с их зарплатой, она была приравнена к тем же суммам, которые получали в Союзе с корректировкой на стоимость проживания в той или иной стране. Источником достатка была «спекуляция», привозили дефицитный товар и продавали: джинсы, жвачку, дубленки и т. д. В начале 70-х таким товаром был мохер и кримплен. Один моток мохера шёл на зимнюю шапочку и был нарасхват. Ввоз мохера в страну был ограничен, разрешалось, кажется, привезти одну или две пачки по 10 мотков.

Как-то мама пришла после женского собрания, которые периодически проводились в Торгпредстве, и заговорщически, чтобы не слышал отец, сообщила новость. Оказалось, что на связанные из мохера изделия ограничений нет, и все вяжут одеяла/палантины/шарфы, потом приезжают, распускают и продают.

На следующий день мы пошли к Нине Федоровне, жене Председателя, которая славилась искусницей по вязанию. — Нина Фёдоровна, хочу Вас попросить научить Машу вязать. У нас ведь ничего не купишь, сможет хоть что-то себе красивое смастерить, — сразу приступила к делу мама. Нина Фёдоровна подошла к вопросу со всей ответственностью, и я начала ходить к ней на учёбу. После нескольких уроков договорились, что я начну что-то делать самостоятельно и буду обращаться к ней в случае возникновения вопросов.

Мы купили самые толстые спицы, и я приступила к делу. Каждый вечер у телевизора я пыхтела над нашим мохеровым палантином, с тоской наблюдая, как медленно «худеет» пачка мохера. Отец несколько удивленный моим новым занятием с юмором расспрашивал об успехах, ничего не подозревая о нашем хитроумном плане. Вязка у меня получалась очень плотной, отсутствие опыта никак не позволяло её ослабить и сделать посвободнее.

Вернувшись в Москву, приступили к распусканию, но моя плотная непрофессиональная вязка никак не поддавалась. Нитка очень часто обрывалась, когда не хватало терпения и приходилось её нервно дергать с утроенной силой. Наконец, маме это надоело: — Всё, хватит! Заканчиваем эти мучения. Отдам Алке, она что-то придумает.

Алла, её давняя знакомая, была неординарной личностью. Закончила ВИЯК (Институт восточных языков), где изучала китайский язык. Помимо китайского свободно владела английским и переводила с немецкого. Внешность у неё была очень эффектная — высокая, стройная, с копной красивых рыжих волос, с гордо поднятой головой, сидящая у нас не кухне нога на ногу, с яркой помадой, элегантно держа сигарету длинными худыми пальцами. Для меня, тогда ещё ребёнка, это был идеал женщины!

Кроме красоты и ума у Аллы был талант рукодельницы, она сама шила и вязала и всегда какие-то необычные, нестандартные вещи. Поэтому ко всем своим талантам и достоинствам была ещё и шикарно одета. Именно ей мама и отдала мой труд ручной работы со словами: — Алк, возьми, ты точно что-нибудь придумаешь, а у нас это, всё равно, пропадёт. С тебя какая-нибудь модная шапочка для Машки. — Только не мохеровая, пожалуйста! — испуганно закричала я Алла было вне себя от такой удачи, выкурив последнюю сигаретку, обняла и крепко поцеловала маму: — Галка, спасибо тебе, опять ты меня спасаешь!

Алла связала пальто, добавив какую-то нитку, посадив на подкладку, сделав что- ещё! Пальто получилось необыкновенно модным и суперэффектным. В Москве это был фурор, многие о нём говорили и мечтали о таком же.